(фанфик по рассказу Дарьи Советской)

Это вторая глава моего рассказа, написанного от имени Сани Ульянова. Первую надо переделывать, т. к. писала я ее очень давно, пару недель назад, да и очень отличается она по стилю от 2-ой и последующих.. Краткое содержание, чтобы проникнуться идеей. Дело происходит примерно в 2013 году. Саня (8 лет) из богатой семьи, много путешествует по миру. Он весьма прямолинеен, своенравен. Ищет свой путь в жизни, интересуется политикой. Склоняется к коммунистическим идеям, но в основном — по падежам. Вместе с родителями едет в Латвию, где встречается с латышкой Ингеборгой Дзинтарс. Они вместе приходят к тому, что шпроты вкуснее все же, когда свежие. Ну и, что будущее их стран в дружбе или даже в Союзе. После встречи оба всерьез задумываются о будущем. Далее Саня едет в США, куда увозят его безыдейные, погрязшие в мещанстве родители.
Но по дороге у них ломается карета, извозчик оказывается псом буржуазии, а сами они попадают в страну Неосознанных Стремлений, где переживают сонм загадочных и дерзких приключений. В конце концов, они все же добираются до мерзкой Сане Америки. Все это описано в 1-й главе, которой посвящены первый и второй том.

Мой путь. К революции.

Глава 2. США.

Вскоре меня и моих родителей пригласила в гости в США семья русских эмигрантов. Они когда-то были одноклассниками моей мамы, но сразу после моего рождения, как раз перед 7-м классом, уехали из России. Это было в высшей степени подозрительно.
Помню, как я шел по улицам Нью-Йорка, задрав голову и рассматривая небоскребы. Гигантский город, гигантское число магазинов, деловые и торговые центры, уходящие гигантскими вершинами в небо, тысячи людей и машин, идущих и едущих куда-то. «Капиталистический рай, — думал тогда я, к тому времени начавший увлекаться марксизмом-ленинизмом. Я стал залезать в Интернете на коммунистические сайты, особенно мне нравился сайт студии Private и сайт национал-большевиков и верного ленинца Эдуарда Лимонова. Америка была миром, таким чуждым мне, верному ленинцу! Здесь нет надежды, нет стремления, нет идеалов. Только надежда на деньги, делающие деньги. Стремление к выгоде ради выгоды. Люди, идеал которых — Великая Американская Мечта… Из грязи в князи — вот их идеал. Как это низко, подло и недостойно великих устремлений верных ленинцев!» Здесь я вляпался в собачью какашку и поток мыслей прервался куда менее высокими выражениями.
Впрочем, какашка меня даже обрадовала и развеселила. Она напоминала мне меня. В том смысле, что она так же гордо лежала посреди вражеской территории, там, где какашке быть не пристало. Она, как и я, как будто смеялась в лицо: «Вот она я, одна среди чистой улицы, меня надо убрать, но я лежу и мешаю вам, капиталистам, жить и думать!» И еще она немного напоминала мне Россию.
Наконец, мы дошли до дома, где жили мамины знакомые. Это был пошло-буржуазный коттедж с двумя гаражами и лужайкой, посреди которой стоял шест с обгоревшим чучелом Ленина! Это возмутило меня до крайности! Это же надо — два гаража!!! У простых советских граждан и одного-то нет! И они вынуждены снимать его в аренду у глухой Софьи Шариповны! А тут!!
Впрочем, меня прервали: к нам шагали крашенная под блондинку черноволосая женщина с рыжими волосами и силиконовой грудью и фарфоровой улыбкой, высокий, накачанный мужчина, от которого пахло стероидами и бодибилдингом и двое детей пяти-шести лет, громко визжавших и распущенно бегавших между родителями. От детей пахло дешевым портвейном.
«Ну-ка уймитесь, буржуазная поросль!» — хотел было крикнуть я, но вместо этого вдруг спросил:
— А… у вас грудь правда силиконовая?
— Что вы, как вы можете! Конечно правда! — как-то очень по-империалистски возмутилась женщина, и добавила полушепотом:
— Силиконовые коврики для мыши, по две штуки на грудь. Только мужу не говорите! — Здравствуй, Ниночка! Здравствуй, Саша! — поздоровалась тетка, улыбаясь дорогими коронками, с моими родителями. — И ты здравствуй, Сашенька.
— Называйте меня Саней, — поправил я ее, не любя всякую размазню и «уменьшительно-ласкательные» имена. — А лучше Александром Владленовичем.
Тут мой папа Миша неожиданно вскинул брови на эту фразу, но мать его успокоила. Дядя Миша многого не знал.
— Да-да, конечно, Санечка…
Я закусил губу, исподлобья посматривая на всех. В Советском Союзе наверняка ни у кого не было таких фальшивых фарфоровых улыбок. Советскому человеку не стыдно показать даже кариес, зато это искренне. Кариес всегда вызывал у меня слезы, до того он был искренний. Однажды я ударил по пальцу молотком и расплакался, а на самом деле вспомнил про кариес.
— Здравствуй, Маша, и ты, Миша, — продолжались приветствия между взрослыми. — Какие у вас милые дети!
— Правда, замечательные крошки? — неискренне расплылась в улыбке та, которую назвали Машей. — Это Траволта, а это Абрам — мы решили назвать их по-американски. Кстати, называйте и нас так: Джей и Кей. Мы уже привыкли к этому, сложно возвращаться к забытому прошлому. Да и по работе нас так же называют.
— Хорошо, Маша,… то есть Джей, — послушно согласилась моя мама, отводя в сторону пушку.
— Приглашаем вас посетить нашу гостиную, — позвал нас Кей.
Мы прошли в вызывающе богато обставленную комнату. Посередине ее стоял дубовый стол, вокруг него — стулья, у противоположной стены был мраморный камин, образец мещанства и вкусовщины, около которого находилось еще два образца мещанства и один потрепанный образец вкусовщины. На стенах — пошлое и продажное «искусство» абстракционистов —полстены было увешано сношающимися черными квадратами. В углу стоял шкаф, забитый видеокассетами и дисками моей любимой Private. Я подошел к нему. Ну конечно, всё было на английском. Черт! Как же я буду их смотреть, ведь ничего не понятно! Декаданс и упадничество. Да и что от них ожидать…
— Садитесь сюда, — Мэри показала на диван. Странно, как это я не заметил такого огромного безвкусного гигантского дивана? Теперь мне казалось, он занимал полкомнаты, своей безвкусной роскошью демонстрируя пошлые мещанские вкусы хозяев, стремившихся изо всех сил выпятить свое мещанство и буржуазность. На диване лежала огромная толстая свинья. Увидев нас, она захрюкала, но виду не подала.
— Не бойтесь, это капиталистическая свинья, — успокоил нас Кей. — Ну-ка, марш в свою комнату!
Капиталистическая свинья послушно захрюкав, унеслась в дверь.
Мы сели. Между взрослыми завязался разговор о прошлом, а я разглядывал комнату. Мне не нравилась ни комната, ни люди, живущие здесь. И если Джея, Кея и их детей еще можно было терпеть, то остальных, тоже живущих в этой же комнате, в небольших домиках, терпеть было нельзя. Это были рабы. Один даже показал мне знаками, что дело дрянь. Я согласно кивнул.

— А помнишь нашу школу, где мы учились, трехэтажную такую? — щебетала Джей. — Эти октябрята, пионеры, комсомольцы, эта сенная лихорадка во втором классе… Эта нелепая школьная форма — латекс с заклепками, пионерские галстуки из норки… Неудобно и некрасиво…
— Какое у нас было странное детство! — согласилась моя мама.
—»Уравниловка«, Нищета… — продолжала Джей.
— Математика и учительница по математике, — осторожно пояснила нам мама. — Школьные прозвища. А физичка у нас любила физрука, физрукой.
— Игра «Найди крысу» после уроков, казни двоечников в подвале у завуча. — Мэри неожиданно рассмеялась неизвестно чему. Оказалось, к ней в вырез в платье заполз муравьиный лев.
Мама посмотрела на меня. Я, должно быть, слишком сильно насупился, сдерживая желание броситься на эту фальшивую «Мэри» с ее фарфоровыми коронками и эбонитовой палочкой. А между тем, она продолжала:
— Да, тогда было странное время. Как мы могли верить в то, наступит коммунизм? Все общее, все равны, бесплатные парковки… Ужас… — она передернула плечами затвор. — От каждого по способностям — каждому по потребностям. Да еще эта сенная лихорадка…
— Сенная лихорадка уже была, — деликатно вставила мама.
— Правда? Тебе повезло, у меня аж два раза была, с осложнениями… — Джей понурила голову и увидела наконец муравьиного льва. Дико хохоча, она выбросила его прочь. И продолжила:
— А помнишь все эти песенки про братство народов, партию… «Голубой Вагон», «Чунга-Чанга», «Горбатая гора»…
Я смотрел на нее с ненавистью, готовый взорваться в любой момент. Джей продолжала:
— Булгаков под запретом, Солженицын под замком, Высоцкий под кайфом, Ахматова под Гумилевым… а в деревнях — навоз, фууу… Лагеря — «Артек», «Орленок»… Бред полнейший! Как только люди верили в это? Боже мой! Как я рада, что коммунизма не будет. Одной утопической идеей меньше. Правда, Санечка? Что ты такой грустный, Санечка?
«—Александр Владленович для тебя, сука!» — хотел было крикнуть я, но вместо этого выдавил:
— Мне кажется, это паштет…
— Да ладно, ты ведь его даже не ел.
— А, точно.. — меня сразу отпустило, — я хотел не это сказать. Я хотел сказать: Хватит молоть всю эту ерунду о СССР!
— Саня, да что ты… Тебя же это не касается, ты же даже там не жил! Мы тебя на третий день убили! — попыталась успокоить меня мама. Но кофемолку все же спрятала. Молотая ерунда просыпалась на пол.
— Ой… — наконец, Джей перестала улыбаться. — Что же ты так… Тебе что, нравится СССР? — удивлению этой буржуинки не было предела.
— Да, — громко и четко ответил я. — Я его люблю. А еще я люблю фильм «Горбатая гора».
— И ты там хотел бы жить?
— Ну, если второго ковбоя сделать посимпатичнее, то наверное да!
— Ой…— Джей захлопала глазками. — Быть не может. Там же… людей в лагерях гноили миллионами, под предлогом того, что коммунизм построить пытались. Вот! — заключила она.
— И что? По мне так — если ему шляпу заменить на розовую, и одеть в одни страусиные перья, вполне нормально! А гноили несогласных, и правильно делали! Гноили тех, кто не желал носить страусиные перья! Ну и самых несимпатичных!
— Н-да… Клим Чугункин. Всё поделить… Но послушай, вот в Америке — она стала моей родиной, — попыталась начать Джей.
— В Америке? Вы уже считаете своей Родиной Америку? Да вы… вы… предатели Родины, вот вы кто! — выпалил я в потолок и выбежал из дома. Хотелось сделать бомбу!
Да, хотелось сделать бомбу. По правде говоря, у меня уже было все необходимое — двадцать хлопушек и бутылка «Спрайта».. не хватало одного — мозгов.
— Да не слушай его, Джей!. Это так, вспышка. Буйный характер, переходный возраст… Да еще этот паштет… Иногда думаю — лучше бы в церковь ходил. Хотя нет — лучше бы он был конокрадом. Продолжайте ваши рассказы, они очень интересные, — добавила мама, взяла с полки первую попавшуюся книжку и завалилась с ней на диван.

— Да, значит Америка… Помню, одна тысяча…девятьсот… девяносто.. девя… — тут Джей захрапела.
Мама пнула ее.
— Ах да, на чем я остановилась?
— На «девяносто девя..» — подсказала мама.
— Ну да, я и говорю — девяносто девятую модель Жигулей мы тогда продали, и накупили себе всего.. сыру, колбасы! — раздухарилась Джей. — Эх, попировали! Правда, оказалось, что сыр был просроченный а колбаса была репрессирована еще в 37-м. Но попировали славно!
Я побежал подальше от этого ужасного места, лишь бы не слышать их. Хотя, признаться, мысль о репрессированной колбасе заводила меня.
«Как смеют они так говорить! — думал я. — Об этой прекрасной, великой стране, которая вырастила их, дала им образование, поставила на ноги — а они так говорят. Много эта „Мэри“ понимает в сенных лихорадках! „Горбатая гора“ ее не устроила, Булгакова с Солженицыным не любит! Тьфу!»
Задумавшись, я с кем-то столкнулся.
— Пошел нах**, чмо черножопое! — извинился я. — Excuse me, то есть.

Тот, с кем я столкнулся, чернокожий парень лет 17, поднял книгу, которую уронил, вытер кровь с лица, заделал обратно глаз, вправил вывихнутое плеч, зашил распоротое брюхо, поправил очки, улыбнулся и раздельно ответил по-русски:
— Прости не. Надо английского говори только. По-русски.
Я отшатнулся. Книгой, которую он читал, была «История Ку-Клукс клана» Карла Маркса.
— Что-что? Что? — спросил я.
— Да меня. Зовут Джордж. Апполо хотя в Ку. Клукс-Клане меня. Называют на русский манер — Георгий. Апполонов, а. Ты кто?
У меня глаза на лоб полезли от такой правильной русской речи.
— Саня… Петя Джугашвили, вернее. А что такое… Карл Маркс?
—Джугашвили как. брат Ленина, прямо, — улыбнулся американец, и добавил, — потом налево. Направо и снова налево. А Карл Маркс — это основатель. Ку-Клукс Клана. А Ку-Клукс-Клан — это. Молодежное отделение Коммунистической. Партии США…
Я вдарил ему с ноги, потому что следить за его замысловатыми предложениями стало невыносимо. Снова зашив выпавший аппендицит, он промолвил:
— Спасибо, отпустило! Так вот. Я — председатель и организатор Ку-Клукс-Клана. Мы ставим своей задачей коммунистическую революцию в США и преобразование Соединенных Штатов в Союз на равноправных правах каждого штата.
— Но разве Ку-Клукс-Клан не убивает негров?
— Ха-ха, что ты! — рассмеялся он мне в лицо, потом придвинулся поближе и добавил: — Да, только не говори им. А то мне крышка!
Я кивнул. Игру в «соберил 10 крышек!» я любил.
Тем временем Аполлонов продолжил:
— Пример — это, естественно, СССР. Понимаешь меня? Ты из России ведь, из той страны, которая была когда-то первым в мире государством, где был создан Первый Ку-Клукс-Клан, да? Ты ведь не негр вроде? — Джордж с надеждой посмотрел мне в лицо. Он весьма бойко говорил по-русски.
— Да, из России. — странно как… ведь в России никогда не было негров! «Может, провокатор?» — подумал я.
— Во-о-о-т! — воздел к небу палец Георгий. — Поэтому их и не было! Мы победили их в зародыше!
— Как вы это сделали? — вскричал я, на глаза у меня выступили слезы: до такой степени я начал уважать этого поистине гениального человека.
— Помнишь русскую сказку, в которой злая мачеха заставила Золушку отделить черные бобы от чечевицы?
— Неужто! — поразился я. — Гениально! — и я заплакал.

— Извини, камрад — извинился Георгий, — но я ещё хотел переписку Энгельса с Каутским по дороге почитать… Не согласен я с ними, с Энгельсом и Каутским… Не прониклись они идеями настоящего, истинного ку-клус-клановца. Буржуазно мыслят, мелко… А ты на Кубу пока смотайся, портрету Че поклонись, на истинный социализм посмотри. Заодно, партзадание выполнишь — его глаза пристально смотрели мне в переносицу, и лишь мгновением позже я понял, что один глаз снова почти готов выпасть. Я врезал ему в ухо. Глаз встал на место. Георгий тепло улыбнулся, распрявляя вмявшееся в череп ухо:

— Понимаешь, партии позарез нужны сигары и ром — мы из них будем самодельные бомбы делать, а сигары на фитили пойдут. Привези как можно больше, сколько сможешь. Партия тебя не забудет.

Бомбы. Настоящие, из рома и сигар. Как рванут эти бомбы, разнося в прах всю гниль прогнившей буржуазии! Парочку надо будет выпросить лично для себя — подкинуть в камин этой силиконовой кукле с её стероидным муженьком.

Мы обменялись дружеским поцелуем, как товарищ Брежнев с товарищем Хоннокером.

Я долго смотрел на прихрамывающую, удаляющуюся фигуру невысокого черножопого парня с кучерявыми волосами в красной форменной футболке СовАмерики с серпом и молотом. Сердце колотилось, ладони были влажными, я восстанавливал дыхание после 2-х минут вакуумного счастья. Внизу живота словно порхали бабочки. Вот она, настоящая коммунистическая дружба! Я закусил губу, припухшую после поцелуя. Вот она какая, Америка — разная и непонятная! Здесь и буржуинки, не понимающие, что несут, здесь и пламенные борцы за социализм с сильным языком. «А он ведь очень симпатичный, этот Джордж, — подумал я. — Улыбчивый такой. Ах, ты мой… пылесосик!»

Навстречу мне шла мама.

— Мама, а поехали на Кубу? — сходу выпалил я. Мама с трудом увернулась от выстрела.

— Ну, если ты так настаиваешь… Завтра поедем…

Ура. Завтра. Завтра я поеду к Фиделю. А потом, выполнив задание партии, я вернусь. Я вернусь к тебе, революция.

© 2006 Кукалякин и Олью Вердэ.