Первое сентября. Вязание. Какашки.

Первое сентября

Школой меня пугали, начиная с детского садика.

Мол, пойдешь в школу, «а ведь там все по-другому!». Что именно в школе будет «по-другому», в запугиваниях не уточнялось. Хотя я подозревал, что в школе меня будут называть только по фамилии, чего я очень не любил (сказались тяжелые детсадовские будни). Впрочем, до школы оставалось еще пара лет, я и терпеливо ждал.

Первого сентября школа оказалась, в общем то, не очень страшной. Даже не было похоже, что тут меня будут называть только по фамилии (а в садике противная нянечка-мать-одиночка специально делала именно так, чем доводила меня до слез), в воздухе пахло надеждой и на имя. Поэтому я бодро вошел в класс, где уже толпились такие же первоклассники с родителями. Учительница, как оказалось, нам досталась самая лучшая в мире — по ее доброму виду это можно было предположить. Учительницу звали Татьяна Ивановна.

Когда родители ушли, и начался первый урок, я выяснил, что школа – это не так весело, как я предполагал.

Во-первых, все были мне не знакомы, а знаком я был лишь с одной девочкой, в которую тут же немедля и влюбился. Но меня с ней не посадили, поэтому я был опечален.

Во-вторых, на стенах класса висели разные строгие плакаты, типа «Учись учиться!» и «Структура дидактики», которые подсказывали мне, что их авторы вовсе не друзья детей.

А в-третьих, учительница сказала всем открыть букварь и повторять за ней буквы. Медленные оканья и аканья со всех сторон жутко действовали на нервы, ей-богу! Читать я научился в 4 года, а к семи уже прочитывал «детские детективы» по одному в неделю. А у нас в классе нашлись ребята, которые читали по 7 слов в минуту.

К тому же выяснилось, что учительница смотрит почему-то только на меня. Когда бы я не поднял на нее глаза – она смотрела прямо на меня. Поднимаю опять — смотрит же! Тогда я сложил ладони трубочками и приставил их к глазам. Стало как-то легче.

В конце урока Татьяна Ивановна не выдержала и сказала во всеуслышанье «а Данил на меня так и будет сквозь очки смотреть?». Я даже не обиделся, за имя был готов простить все. «Очки» я убрал.

Первый контакт был налажен.

Вязание

Так как из школы меня забирать было положительно некому, то я был предан «продленке». Но когда ее еще не открыли, меня отдали в специальный школьный кружок по вязанию крючком. Вернее, я сам туда записался, но так как признаваться в том, что сам, сознательно (пусть и в 8 лет!), пошел в кружок по вязанию — стыдно, то скажу лучше, что меня туда отдали. Я был в первом классе.

В кружке нас было человек десять, обоего пола поровну. Каждый день после уроков я шел на кружок и начинал там вязать шарф. Или свитер. По окончании занятия я шел в учительскую и сидел там до пяти вечера, довязывая, пока за мной кто-нибудь не приходил.

Каждый день я начинал вязать новый свитер, так как довязывать вчерашний мне не нравилось. Я любил процесс только сначала, когда из ничего плетешь первый ряд, за него цепляешь второй… В результате дома у меня скопилась целая куча недовязанной одежды, в виде разноцветных лоскутков 10х10 см.

Где-то недели три я ходил в кружок и все было хорошо. Я все ловчее работал крючком, а дома радовала глаз стопка недовязанных шарфов, свитеров и манишек. Однако вскоре все пошло плохо: учительница категорически потребовала связать какую-то «собачку». Мне это очень не понравилось: не хотелось размениваться на каких-то глупых «собачек». Напротив, очень хотелось обеспечить теплой одеждой всю семью и, может быть, даже всех родственников!

Поэтому, придя домой с незаконченным куском «собачки» на крючке, я забросил ее за шкаф и более никогда к вязанию не прикасался.

Какашки

На дворе стоял жаркий сентябрь.

Учительница объявила, что завтра приносим какашки, на анализ. А то, объяснила она, может там живут какие-то червяки. Может вы их яйца нечаянно проглотили. Потому что их яйцами усеяно буквально все вокруг. Можно даже сказать, что на любой вещи тонким слоем насыпаны эти самые яйца червяков.

Все похихикали, но на следующий день принесли, что требовалось. Мои родители подходили к этому вопросу очень ответственно, как к захоронению ядерных отходов. Все упаковывалось в спичечный коробок, потом в фольгу, потом в очень многослойную газету, потом обвязывалось резинкой и помещалось на ночь в морозилку.

На дворе стоял жаркий, очень жаркий сентябрь.

У девочки Маши, моей подруги, родители плевать хотели на яйца каких-то червяков. Возможно даже, они не разделяли мнение о том, что на все вещи насыпаны яйца этих червяков. Поэтому, когда на первом уроке Маша достала из портфеля букварь, рядом раздалось дружное «фууу!» и затем хохот сквозь зажатые носы. На обложке букваря коричневело. Маша неожиданно оказалась посреди класса совершенно одна: все отступили к открытым окнам или высыпали в коридор. Она стояла, виновато улыбаясь, в одной руке держа букварь с коричневым на нем, а другой выкладывая из портфеля все, что там оставалось: перемазанные тетрадки, ручки и, наконец, виновника торжества — открытый спичечный коробок. Он не был ни во что завернут. На дворе стоял жаркий сентябрь…

Учительница, поохав, выгнала всех из класса и открыла все двери и окна. А Маша отправилась домой, стирать портфель.

Она оставалась моей подругой вплоть до 3 класса, пока я не переехал. Несмотря ни на что.