Купе

Я проснулся от того, что голову сдавливала липкая духота. В купе было жарко и влажно. И ещё его сотрясал громогласный храп — сызранские бабушки оказались страшными храпуньями. Поезд стоял на месте, вокруг было тихо. Видимо, это был Новосибирcк, потому что время было 3 утра: как раз в это время поезд встает на пятичасовую стоянку перед отправлением в Барнаул.

Я возвращался с конференции из Омска. Этим же поездом ехали ребята-томичи, с которыми мы вечером успели посидеть в их купе и попить пива. Мне же в качестве попутчиц достались три бабульки с окающим говором. Выяснилось, что они едут из Сызрани в Белокуриху на лечение. Услышав побрякивание бутылок пива в сумке, они с ходу предупредили, чтобы я не пил много, а то «ехал тут один с нами, его девки споили пришли!» Про дальнейшую судьбу споенного пришедшими девками бабки из сызрани не распространялись.

Какая-то часть организма всё ещё отчаянно хотела спать, но было просто необходимо подышать воздухом, и в туалет бы не помешало. Сети не было, батарейка на телефоне находилась на красной отметке, и это выбивало из колеи не меньше, чем духота, похмелье и чужой храп. Удивительно, что умирающее без подзарядки устройство уже воспринимается, как орган собственного тела. Как будто батарея садится где-то внутри тебя. Она сядет — и всё, ты беспомощен, как… как человек без телефона.

Я оделся, аккуратно спустился вниз, стараясь не потревожить старушек, и пошел по узенькому коридору в туалет. Зачем я туда пошел, сам не понял; поезд стоял, а значит, туалет был давно закрыт. В коридоре копошилась дежурная проводница, низенькая полная женщина с печальными, как у спаниеля, глазами. И я спросил у нее самое глупое, что можно было спросить:

— А туалет закрыт?
— Закрыт. Если по-большому, то на вокзал, а если по-маленькому — то можно за поезд, — она махнула рукой куда-то в окно. Там морозно сверкали рельсы стояночной зоны. Я кивнул и потащился в другую сторону по коридору. Выход был закрыт. Это слегка сбивало с толку — ведь обычно, когда поезд стоит, дверь открыта. Неожиданно за спиной появилась проводница-спаниель:

— Хотели погулять?
— Хотел. А вы оставите открытым?
— Ну, мы отправляемся в 8, тогда и открою.

До отправления было часа четыре с половиной, и перспектива болтаться все это время на морозе или внутри вокзала была не особенно заманчивой.

— А если я раньше вернусь?
— Ну, постучите, я открою.

Я вывалился на мороз. Поезд стоял где-то на выселках новосибирского вокзала, но самого здания не было видно. Только вагоны и поблёскивающие под прожекторами рельсы. Был мороз под 10 градусов, и воздух невероятно бодрил. Сразу перестала болеть голова, да и сон пропал.

Я неуверенно потоптался некоторое время возле вагона. Идти на вокзал расхотелось: что я там найду? Киоски с едой наверняка закрыты, а тащиться мимо залов ожидания, забитых какими-то несчастными в однобразных коричневых шубах, тоже не казалось хорошей затеей. Честно говоря, терпеть не могу вокзалы — там вечно ошивается разный сброд. Каждый раз, когда я оказываюсь на вокзале, меня одолевает один и тот же риторический вопрос: куда едут все эти люди? Впрочем, ответ тоже напрашивается каждый раз сам собой: очевидно, в поисках лучшей жизни. Если брать во внимание то, как все они выглядят.

Вокруг не было ни души, только луна светила, как ненормальная. Я помочился прямо под вагон и вернулся ко входу. Постучал. Ответа не было. Я выждал минут 5 и постучал еще раз, сильнее. Внутри забренчало и на меня уставились глаза спаниеля-проводницы.

— Я передумал.
— Ну а что, я буду каждый раз бегать, потому что вы передумали?
— Ой, ну вы не сердитесь!

Я поднялся в вагон. Проводница все ещё ворчала за спиной, гремя дверью.

— А у вас есть минералка?
— Пятьдесят рублей полтора литра.

Минералка оказалась ледяной, от нее ныли зубы и саднило горло. Я вернулся в купе. После свежего морозца казалось, что тут застряла плотная пробка из какого-то заменителя воздуха, которым нельзя дышать.

Я подошел к окну и с грохотом поднял жалюзи. Бабушки перестали храпеть и начали, как утята в картонном ящике, попеременно поднимать головы. Я попытался открыть окно, но ручки не работали — створка вообще не сдвигалась с места.

— Зачем окно открываешь, потом не закроешь!
— Мы до этого открывали, потом звали проводницу, чтобы закрыла!
— Да пусть открывает, душно…

Последней высказалась бабушка с верхней полки. Нижние продолжали неодобрительно ворчать насчет того, что будет холодно, а мы потом не закроем окно.

Я вернулся к проводнице. Набрал в лёгкие всю любезность, доступную мне в три часа утра.

— А есть в купе какая-то вентиляция?
— На стоянке не будет работать!

Проводница разгадывала сканворд и явно не хотела переходить из увлекательного сканвордного мира в мир, где каким-то людям в купе требуется какая-то вентиляция.

— Тогда надо открыть окно, ужасно душно.
— Я к вам потом не пойду его закрывать опять. Не пойду!

Последняя фраза была просто криком отчаяния. Спаниельи глаза вдруг пропали: проводница была злой, обиженной женщиной, которой до чертиков надоели умники вроде меня. Всё, чего ей хотелось — так это чтобы от неё отстали и дали побыть наедине со сканвордом, и чтобы в поездах бы отменили вентиляцию, окна и туалеты. А лучше — и пассажиров тоже.

Я помолчал, призывая на помощь дополнительную вежливость из каких-то доселе неведомых запасов.

— Вы не сердитесь! Там очень душно, мы на пять минуток, проветрим и сами закроем!
— Не закроете, я потом к вам не пойду!

Но всё же нехотя поплелась за мной, прихватив специальный треугольный ключ. Окно с треском открылось и в купе хлынул ледяной воздух. Бабульки, смешно окая, заволновались.

— Ой, застудишь! Не закроем потом! — волновались нижние. А верхняя лишь одобрительно покивала и повернулась головой к окну, переложив подушку. Проводница ретировалась в свое проводничье купе, пробурчав напоследок какую-то резкость.

Из окна дул свежий морозный воздух. Я прильнул к нему поближе и немного подышал. Спать не хотелось, но и развивать какую-то активность тоже. Голова гудела. Бабушки внизу угомонились. Тогда я решил просто лежать, пока купе не проветрится. Заснуть при открытом окне было бы плохой идеей: это могло обернуться заклинившей шеей или насморком. Размышляя о возможных последствиях простуды, я стал медленно проваливаться в сон. Простуда теперь казалась чем-то очень лёгким, невидимым, обитающим прямо под морозными звездами сибирской тайги. Внизу эта тайга была почему-то усеяна железнодорожными путями…

Страшный, как от водопада, грохот внезапно наполнил голову. Сон разрушился: на соседнем пути остановился элетровоз. Мотор он глушить не собирался. Я немного прикрыл окно, но звук не уменьшился.

Надеясь, что сейчас электровоз уедет, я снова лег на подушку. Стало казаться, что в голове звучит какой-то дарк-амбиент трек, вроде «Старухи мха». В сибирской тайге появились таинственные болотные огни, на холме вдалеке запылало Колесо Года. Тайга стала тёмным, неприветливым местом. Звёзды утонули в черноте неба, отовсюду полезли какие-то чернильные не то руки, не то зубы.

Внезапно грохот стих и сон оборвался.

Я достал с полки кофту и положил ее так, чтобы поток воздуха из окна не дул прямиком в голову. И снова уснул.

— Так, все закрывай, а то застудишь нас! Сейчас не закроем сами, надо звать эту! — бабушки проснулись и опять заокали.

За окном уже светало, поезд несся мимо бесконечных синих полей. В купе было свежо и хорошо. Я с размаху закрыл окно. Морозный воздух остался снаружи, сызранские старушки утихомирились. Убрав кофту обратно на полку и обхватив подушку с приятной холодной стороны, я, уже в пятый раз за ночь, уснул.

До Барнаула оставалось еще несколько часов пути.