Прогулка по Потоку
Сегодня довелось буквально побывать в детстве — в районе города, где я жил с рождения до 10 лет. Он называется Поток. Во времена СССР по утрам в направлении заводов, которые растянулись длинной змеей на севере района, шел многотысячный поток людей. Вечером тот же поток шел обратно — домой. Отсюда, говорят, и название — Поток. По другой версии, Поток так назвали по причине «поточной» технологии застройки массовым дешевым жильем. Но, согласитесь, первая версия — поэтичнее.
Впечатления сильные: я не был тут ровно 20 лет, с девяносто четвертого, и мозг периодически коротило, когда я бродил по этим неказистым улочкам, где все как в долгом, вязком сне — те же огромные старые деревья, в которых утопают приземистые панельные дома с растопыренными антеннами на крышах, те же тесные дворики с пыльными тропинками и ослепительными клочками света на изумрудной траве, те же низкие лавочки рядом с немногочисленными подъездами. Те же клумбы, сделанные из покрышек, те же торчащие из земли пни и кривые останки лесенок и качелей. Время в этих местах приправлено каким-то сильным консервантом: если бы не современные автомобили, иногда царапающие взгляд, впечатление конца 1980-х полнейшее.
Вот старинные гаражи и эстакада возле нашего дома на улице Глушкова: все это было тут и в моем детстве. А за гаражами — проспект и сплошная стена Моторного завода.
Я спросил как-то деда — что за ней? «Ничего» — пожал он плечами.
И я потом думал, что за ней в прямом смысле ничего — белое пространство. Заводская стена — это край земли, которым очерчен наш город. Или даже мир. Просто повезло, что он тут близко проходит — как-нибудь надо и за него заглянуть.
Вот — общежитие напротив нашего дома. Однажды я видел, как на последнем этаже долго стоял и однообразно ругался какой-то уставший, жалкий человек. Внигу стояла толпа, они ему что-то кричали, он в ответ кричал им. В конце концов он упал вниз и остался лежать ничком на асфальте. Пошел дождь и бабушка тогда сказала, что дождь не зря, это бог его душу забрал. Чуть позже приехала «скорая» и забрала его тело.
Вот — хлебный магазин, куда я бегал один с холщевой сумкой по летней пыли. И куда потом мы ходили с дедом и покупали продукты по талонам. Талоны появлялись у нас откуда-то каждый месяц в виде разноцветных листов с буковками, я аккуратно нарезал их квадратиками по линиям, и потом отдавал продавщице в этом магазине. Я очень любил каждый месяц нарезать эти разноцветные квадратики и расстроился, когда листы вдруг пропали.
Вот — железная винтовая лесенка, оставшаяся от старых «городков». От таких двухэтажных типа теремков, построенных из дерева и металла, с резными окошками, лесенками и горками. Я запомнил их уже очень старыми, черными, полусгнившими. На них было страшно играть: доски ныли под ногами, ветер свистел в дырявых стенах.
Вот — огромный маньчжурский орех, до сих пор растущий на детской площадке детского садика, куда я ходил. Его красивые ровные листья мы каждую осень коллекционировали, собирая в альбомы. Каждую весну, правда, эта труха выкидывалась родителями — но осенью процесс повторялся.
Вот — улица, ведущая к школе, длинная, в четырех местах пересекаемая проезжей частью. По ней во втором классе мы тащили домой нашу одноклассницу, которая сломала позвоночник на уроке физкультуры. Тогда еще никто об этом не знал, у нее просто болела спина, и мы с другом донесли ее домой и передали маме. Следующие полгода она ходила в школу в корсете и на всех уроках стояла.
Картинка из настоящего почти идеально совмещается с картинкой из самого начала девяностых, за исключением уродливых пластиковых вывесок и выцветших баннеров, отсутствующих кое-где фонтанов и спортивных снарядов, да еще нескольких мелочей. Мозг удивлен, глаза распахиваются шире. Не может быть, этого же не существует в настоящем! Это все ведь осталось там, куда пути нет!
Но кажется, что сейчас ранняя весна, и я пойду домой из школы с ребятами — мы будем смеяться и бежать, переходя дорогу прямо перед идущей машиной, хлюпать по щиколотку в огромной луже во дворе. А потом я час не смогу попасть домой, потому что на площадке будет лежать огромная овчарка по имени Барсик, которую соседи-алкаши Тюлькины опять выгнали из квартиры на площадку. Барсик — самое безобидное в мире существо, но я все равно буду бояться прости мимо него в нашу квартиру, и только потом догадаюсь пойти позвонить домой от соседки внизу, бабушки Нины Ивановны, которая добрая и ужасно старая, почти уже одной ногой в могиле, и ходит только со стульчиком, который ставит перед собой. И моя бабушка тогда выйдет и встретит меня, отогнав Барсика. И потом вечером мы пойдем с дедом обменивать цветные квадратики на продукты, а потом с отцом пойдем в синюю хоккейную коробку, что прямо около хлебного, и там будем играть с ним и братом в хоккей. А когда настанет лето, и пойдут теплоходы, мы с дедом поедем за хлебом в Затон. Это самый вкусный в мире хлеб, поэтому за ним надо ездить так далеко, и сначала мы через весь город поедем на троллейбусе, а потом еще на теплоходе будем целую вечность плыть до магазина, но боже, какой же он вкусный, этот самый лучший в мире хлеб! Я буду есть его по пути обратно, откусывая огромные куски прямо от буханки, и почти весь съем, но хорошо, что дед купил не одну, а целых четыре буханки, тогда и мама и папа и бабушка тоже смогут его попробовать, этот хлеб из Затона, этот лучший в мире хлеб! А потом почему-то вместо «В гостях у сказки» будут показывать какой-то тупой балет, и это продлится еще несколько дней, и мы с братом будем спрашивать, почему вместо сказок показывают мерзкий балет, и дед постоянно будет приговаривать «Ну все, амба!».
Такую инъекцию ностальгии, наверное, лучше получать пореже: слишком приятно, слишком сильно, слишком опасно.