Как-то слышал определение о сибирских мужчинах от одного столичного эксперта по урбанистике. Мол, Барнаул — это такой сибирский Дикий запад. Мужики работают. Бухают. Сыновей воспитывают. Слово свое держат. А в случае чего, могут и лицо набить. На последнем эксперт делал какой-то особенный столичный упор и загадочно улыбался.
Надо сказать, что в детстве мне особенно не докучали с «настоящим мужчизмом». Не было такого, что «мужчины не плачут» и «мужчины так не говорят». Плакал сколько влезет и занимался тем, чем хотел — рисовал, играл в приставку, лепил из пластилина. Сходил один день на танцы, устроил истерику, отдали в итоге куда просил — в художку, в нулевой класс. Когда отец ушел, мать ему это припомнила: «детей на спорт не водил, безобразие, сыновей же надо воспитывать!» И еще несколько лет бабушка водила нас с братом в бассейн по выходным.
В школе босячие пацаны всех звали пиздиться. Если ты не пиздился, то ты был не пацан, а «масть» или даже «джоконда». Босячие пацаны, по их словам, постоянно пиздились из-за соек. Со мной они хотели пиздиться не из-за соек, а потому что я был дерзкий. Я не отдавал деньги в столовке и не хотел за просто так приносить картриджи от «Сеги». Ну и слово держал. Если обещал босячим пацанам, что за отбирание у меня денег у них будут проблемы, то они были. Мама, чуть что, наводила шорох по всей школе. После пары таких случаев даже самые босячие пацаны стали здороваться со мной за руку. Мне не было стыдно.
Как-то уже в универе один мой друг заметил, что я мужчина, воспитанный мамой и бабушкой. Он, на всякий случай, не стал развивать эту мысль дальше, но я догадался, что он считает это зазорным. Я ничего не возразил, но стало почему-то немного обидно.
Мой дед Виктор был самым настоящим сибирским мужиком, по всем канонам определения столичного эксперта по урбанистике. Он работал. Он бухал. Он ухаживал за больной женой, растил двоих детей, построил несколько домов, был душой любой компании, играл на баяне, катался на лыжах, и всегда шутил так, что все смеялись. Работал и бухал. Бухал — и работал, и семью тащил. И сына воспитывал. И слово держал. Им восхищались и говорили — ну Витька, ну настоящий мужик! На таких всё и держится! И на нем правда все и держалось. Я думал: а почему же дед так бухает, если на нем все и держится? В тридцать лет я, кажется, понял, почему.
Деда Витю воспитала мать, потому что его отец погиб на фронте.
Мой бывший партнёр по бизнесу часто придумывал разные мужские занятия — бухануть после работы или начать строить лодку. У него была очень мужественная жизнь: борода, татуировки, три жены и три недостроенных дома. Лодка тоже в итоге оказалась недостроенной: мы успели сделать с десяток шпангоутов, как интерес к ней угас, несмотря на мужественность лодкостроения как такового.
Бизнес у нас был поровну, но партнёр лет пять назад почему-то начал забирать больше денег. Объяснял, что это всё ради семьи. Ему просто нужно больше, а мне нет. Когда я возмущался, что у меня тоже есть семья, он предлагал бухануть в баре и всё обсудить. Мы обсуждали, он обещал больше так не делать, но раз за разом опять делал. В конце концов, мне это надоело, и я его выгнал.
В тридцать четыре года у меня родилась дочь, и один друг шутливо спросил, мол, что ж ты сына-то не смог? Ты ж мужик, мол. Настоящему мужику нужен сын. А у тебя дочь. Я задумался — а правда, как воспитывать дочь? Что ей вообще сказать? А если я мужчина, разве я смогу правильно воспитать девочку?
В конце концов, какие в целом критерии настоящего мужчины? А сибирского, если на то пошло? С ума сойти было можно от всего этого!
Я начал думать и вспоминать: и себя в детстве, и родителей, и дедов, и слова друзей, и даже умозаключения столичных экспертов по урбанистике.
Может, чтобы считаться настоящим мужчиной, надо много работать? Или обязательно бухать? Бить лицо в случае чего? Обязательно воспитываться в полной семье? Воспитывать сына, а не дочь? Быть душой компании? Играть на баяне и кататься на лыжах? Иметь татуировки, усы и бороду? Строить дома и лодки? Держать своё слово?
Последнее мне отчего-то понравилось больше всего.
Да, пожалуй. Тот, кто держит слово — мужчина. Если угодно, сибирский.
Я не особенно знаю, как там в других местах с этим делом. Мне самому, конечно, еще немало предстоит над этим работать. Но, кажется, это хороший критерий, необходимый с одной стороны — и достаточный с другой. А все остальное — не более, чем приложения.
Ну и еще надо помнить, что у нас тут в Сибири — почти как Дикий запад. Могут и лицо набить при случае.
С Новым годом! Наливай, сволочь!
(Написано для проекта «Мужчина, вы куда?»)
Сегодня довелось буквально побывать в детстве — в районе города, где я жил с рождения до 10 лет. Он называется Поток. Во времена СССР по утрам в направлении заводов, которые растянулись длинной змеей на севере района, шел многотысячный поток людей. Вечером тот же поток шел обратно — домой. Отсюда, говорят, и название — Поток. По другой версии, Поток так назвали по причине «поточной» технологии застройки массовым дешевым жильем. Но, согласитесь, первая версия — поэтичнее.
Четвертый День рождения – это момент, с которого мой мозг решил начать записывать происходящее со мной на свой жесткий диск.
Я проснулся утром. Родители уже ушли на работу, дома был только дедушка. Он сидел на кухне и читал газету. Дедушка сказал – ну вот, тебе вчера было три года, а теперь четыре. И я удивился, потому что не помнил, как мне было три года. Честно говоря, я этого даже не знал. Мне было как-то все равно.
Дедушка внезапно взял меня за уши и легонько подергал. Я даже не успел обидеться, потому что дедушка сразу вручил мне яркие длинные коробки с прозрачными стенками. Там был запакован паровоз с вагонами. Они были как настоящие. В некоторые вагоны даже был как будто насыпан уголь. Дедушка сказал, что это мне на День рождения от родителей. Я очень обрадовался и пошел распаковывать вагончики и прицеплять их к паровозу.
Тогда я понял, что здорово, когда тебе было три, а стало четыре.
В детстве, когда я прочитал «Питера Пэна» я, конечно, моментально заразился идеей «не хочу взрослеть». Хотя, я уже тогда был достаточно сообразительный и сразу знал, что взрослеть придётся. И решил к этому усиленно готовиться. Для начала я усвоил, что быть взрослым — это нереально сложно, но потрясающе здорово. Здорово потому, что можно, например, сидеть до глубокой ночи и никто тебе не скажет ложиться спать. А сложно — потому что надо быть ответственным, серьезным, строгим. Читать дальше →
В детстве мы с братом играли в пластилин — наверху старого советского шифоньера у нас были целые пластилиновые города. Мы стояли на верхнем ярусе двухъярусной кровати, а шифонер тогда был как раз по пояс. Я помню, я придумал второстепенного персонажа — красную пластилиновую стрекозу в синем колпаке по имени Мармацент. Ну и мудила был этот Мармацент!
А еще у меня был отрицательный герой Клоп Дармоедов. Он жил под столом в зале и никто его никогда не видел. Читать дальше →
Еда в садике была отвратительной. Почему-то чаще всего в столовой подавали самые нелюбимые мною блюда: манную кашу по утрам и мерзкие луковые котлеты на обед, от одного запаха которых начинало выворачивать еще на подходе к столовой.
Однажды морозным зимним утром по группе прошел слух, что на обед будут арбузы. Арбузы! Это звучало практически нереально… Арбузы! В садике! Зимой!
Читать дальше →
Первое сентября
Школой меня пугали, начиная с детского садика.
Мол, пойдешь в школу, «а ведь там все по-другому!». Что именно в школе будет «по-другому», в запугиваниях не уточнялось. Хотя я подозревал, что в школе меня будут называть только по фамилии, чего я очень не любил (сказались тяжелые детсадовские будни). Впрочем, до школы оставалось еще пара лет, я и терпеливо ждал.
Читать дальше →
Черепашки Ниндзя
Игры делились на лоховские и «босячие». К первым относились всякие марио, тетрисы и лодеруннеры. Ко вторым — довольно редкие почему-то «Черепашки ниндзя 3», «Чип и Дейл» и «Контра».
Мне так и не довелось пройти эту игру. Не мог убить этого босса, и думал, что это он слишком сложный. Много позже случайно выяснилось, что у меня был дефектный картридж с бессмертным Шреддером.
Как-то я пришел к Максу, а он такой с порога: «Мне папа пообещал подарить «Черепашек Ниндзя 3!!!» Ух и радовались мы с Максом, особенно почему-то я. Правда, было условие: только если Макс сделает сейчас в квартире уборку. И конечно, Макс бы с радостью потом дал мне картридж поиграть, да вот боится, что не успеет к приходу родителей пропылесосить…
Читать дальше →
В пятом классе мы переехали на новую квартиру, и я попал в другую школу. Это была суровая гоповская школа, со всех сторон окруженная гоповским районом.
В первый же день мне рассказали историю, как один мальчик из нашего класса, Витя, вчера придушил другого мальчика. Придушил, и держал до тех пор, пока тот не описался от страха. История меня очень воодушевила. Сразу было понятно, что школа была чоткая.
Читать дальше →
Физкультуру в первом классе я невзлюбил сразу.
Вел ее суровый щетинистый коренастый мужичок. Имя ему было Михаил Артемьевич. Говорили, что он в гневе сломал руку своему сыну. Методы его были бессмысленны и беспощадны. Он любил громко орать и ставить кучу двоек и троек на каждом уроке.
Нормативы были тоже диковаты: например, даже родители на собрании удивлялись, как можно в течении минуты 100 раз прыгнуть через скакалку? Оказалось, можно. Но при одном условии – если ты Михаил Артемьевич. Любое другое существо в нашей школе сделать этого не могло.
Обычным делом были «наказательные» круги вокруг школы. Не сказал вовремя «здесь!»? Беги вокруг школы. Забыл вторую обувь? Пять кружков. Шепнул что-то на построении соседу? Ну, ты в курсе…
Еще одной фишкой Михаила Артемьевича был шпагат. Из урока в урок он терзал этим шпагатом всех до единого. Садилась на него лишь одна полубезумная девочка, которая занималась танцами. Остальные только зря травмировали себе паховые области.
Вообще, физрук был мужик довольно свойский. Уличные занятия продолжались у нас до глубокой осени. Один раз, прямо на первом уроке в восемь утра, мы выбежали на школьный стадион, на котором лежал нерастаявшими островками первый снежок. «В Черепаново – уже 16 сантиметров!» – доверительно сообщил мне Михаил Артемьевич. Я молча, с пониманием дела кивнул ему.
Я не понимал, почему он рассказал это именно мне, и что такое это «вчерепаново», и почему оно уже 16 сантиметров. Хотя я допускал, что это что-то очень важное, и что оно продвинулось уже довольно далеко для подобных дел, потому что иначе бы Михаил Артемьевич не стал бы мне об этом рассказывать. Я постоял возле него еще чуть-чуть и побежал по мерзлой траве стадиона к островкам снега, который уже почти весь растащили на «снаряды».
А спустя год Михаил Артемьевич заставил девочку из нашего класса кувыркнуться на мате, где незамеченным лежал обруч.
Она была маленькой и рыжей, ее звали Таней. Кувыркнувшись, она сломала себе позвоночник. После кувырка Таня молча лежала на мате и плакала. Михаил Артемьевич прикрикнул на нее, чтобы она встала. Он ничего не заметил до конца занятия.
После урока мы с другой девочкой буквально на руках несли Таню домой, благо, жила она недалеко.
Через неделю Михаила Артемьевича уволили.